Чарли Чаплин и украинская бездна: о драме Александра Жовны "История Лизы"

Чарли Чаплин жив!

Убедительная демонстрация того факта, что фильм Чарли Чаплина с 1931 года не утратил магии истинного искусства, пожалуй, является главной заслугой "Истории Лизы". Герои ленты неоднократно смотрят "Огни большого города" в уникальном захолустном кинотеатре, который специализируется на старых фильмах (немое кино показывают, в том числе, сопровождая выступлением заросшего тапера, курящего сигарету), и даже чудесным образом переходят по ту сторону экрана — в черно-белый мир киношедевра.

Включить в очень украинскую картину, сочетающую в почти двухчасовом "коктейле" не до конца реализованные (а чаще просто нереализованные) художественные амбиции, попытки философских, метафоричных и социально критических высказываний и мелодраматическую "бытовуху", было, пожалуй, самым мудрым решением Александра Жовны, ее режиссера, автора сценария и монтажера. Поскольку в художественное пространство "Огней большого города" действительно возникает желание по-настоящему погрузиться, в отличие от мира "Истории Лизы".

И Цой тоже жив!

Кажется, в дебюте Александр Жовна делает все от него возможное (и даже почти невозможное), чтобы изначальное благодушное зрительское желание проникнуться к картине позитивными эмоциями напрочь отбить.

Кратко и по делу в Telegram

Он заводит историю в многозначительные дебри, продраться сквозь которые непросто, предлагая рассказ о любви Франческо Петрарки к Лауре, плачущий черной акварельной слезой киноплакат, коней, проносящихся по пустой площади перед разбитым домом культуры, песни Виктора Цоя, исполненные на гитаре во дворе многоэтажки, и русские стихи, которые чеканит бородатый мужчина в футболке с надписью "СССР", висящий на спортивном снаряде головой вниз.

Самое удивительное, что все эти живописные детали совершенно не связаны с сюжетом — той самой историей Лизы (Марианна Ахрарова), девушки с синдромом Дауна, которую, вместе с ее товарищем (Владислав Погрибный), забирает из интерната старшая сестра (Дарья Творонович), закрутившая стремительную любовь с киномехаником (Николай Перестюк).

Вечный лифт и "плывущий" поднос

Стремительность этой любви достаточно топорно высечена Александром Жовной в сценах, которые стараются передать движение чувства, игнорируя объективную реальность.

Это несоответствие "внешнего" и "внутреннего" рождает непредумышленно курьезные ситуации:

• лифт поднимает героев на седьмой (а затем девятый) этаж в темпе заснувшего ленивца, чтобы они смогли более-менее сплести свой небыстрый и не очень связанный диалог, прежде чем пройти в малогабаритную квартиру;
• узкими коридорами этой квартиры камера "от первого лица", будто в компьютерной игре, "плывет", концентрируясь на подносе с непрезентабельной одноглазой яичницей и чашкой кофе, пока голос героя за кадром монологично декламирует чувственные банальности.

Авторское беспамятство

Столь явно такой изобразительный прием в "Истории Лизы" используют лишь однажды. Это дополнительно выпячивает его (не делая ему при этом художественной чести) и одновременно жирно подчеркивает общую "цифровую" непритязательность изобразительного решения ленты, над которой трудились сразу два оператора-постановщика — Сергей Колбинев и Евгений Сивков.

А вот на литературные "костыли" закадрового рассказа Александр Жовна опирается неоднократно, чтобы разъяснить то, о чем собственно кинематографическими средствами поведать не способен.

В широком ходу у него оказывается и прием явления "высосанных из пальца" деталей, необходимых для поддержания интриги.

У старшей сестры обнаруживается солидный гардероб "скелетов в шкафу" (связи с криминальным миром, душевный недуг, давняя сельская любовь), которые она поочередно примеряет. Удивительной же особенностью этих "скелетов" оказывается то, что появление "свежего" позволяет целиком игнорировать предыдущие, будто их вовсе не существует.

Кадры из фильма "История Лизы"

Дрон запусти — и полетели

Эта повествовательная забывчивость делает вторую половину "Истории Лизы", действие которой происходит в сельской местности, по сути, отдельным фильмом — со своими социальной темой неприятия "другого" (людей с синдромом Дауна) и любовным треугольником, в котором наряду со старшей сестрой и киномехаником задействован пьющий милиционер.

К слову, учитывая, что героев в "Истории Лизы" — раз, два и обчелся, их камерное взаимодействие сопровождают даже слишком многозначительные диалоги, которые, скорее, заходят на территорию пародии, а не драмы. К примеру, после встречи пары с милиционером героиня вопрошает: "Зачем он приходил?" "Кто?" — уточняет герой.

Подобную тяжеловесную неспособность истории по-настоящему "взлететь" стараются компенсировать разве что аэрофотосъемкой — формальными, ничего не значащими полетами дрона, который долго парит над лугами и рекой, руинами и нехитрым сельским домом.

"Совесть имейте!"

Возможно, с помощью таких диссонирующих художественных приемов Александр Жовна стремится передать внутреннее состояние Лизы, позволив взглянуть зрителям на мир глазами человека с синдромом Дауна. Но и этот творческий мотив он не доводит до конца, оказываясь, в частности, неспособным создать полноценный актерский ансамбль, уравновесив естественность непрофессиональных актеров с, временами, слишком натужной неестественностью профессиональных.

В одной из сцен ленты зритель кинотеатра одергивает не в меру разговорчивую героиню, обращаясь к ней: "Совесть имейте!" Эту реплику во время просмотра не раз и не два хочется адресовать и автору "Истории Лизы". И когда он в десятый раз нетвердой рукой запускают в небо дрон. И когда вкладывает в уста милиционера философские максимы. И когда ключевую сцену, к которой готовили добрую сотню минут, решает за скомканные секунд тридцать...

Впрочем, в последнем случае кричать "Имейте совесть!" можно с некоторым облегчением, осознавая, что фильм черепашьим шагом все же дополз к финалу.

Сергей Васильев для delo.ua

Источник